Becoming. Моя история  - Мишель Обама

Мне не понравилось там находиться, под палящим солнцем, среди воздушных шаров, мегафонов, тромбонов и ликующей толпы. Звук фанфар веселил и даже пьянил, но от чего-то в самой политике меня подташнивало. Мне нравится, когда все четко и спланировано заранее, а в политике, насколько я знаю, и близко нет ничего подобного. Этот парад не входил в мои планы. Мы с Сантитой вообще не хотели к нему присоединяться. В последнюю минуту нас выцепили – не знаю кто, ее мама, или папа, или кто-то еще из движения, – прежде чем мы смогли уйти по своим делам. Я любила Сантиту и была вежливым ребенком, привыкшим слушаться взрослых, – и поэтому оказалась в круговерти жары и шума на параде в честь Дня Бада Билликена.

Когда я пришла домой на Эвклид-авеню, мама встретила меня смехом:

– Я видела тебя по телевизору.

Она смотрела новости и заметила, как я марширую вместе с Сантитой, машу рукой и улыбаюсь. Думаю, смеялась она именно потому, что уловила мое состояние: меня заставили сделать то, чего сама бы я никогда не сделала, и меня от этого подташнивало.

Когда пришло время присматривать колледж, мы с Сантитой обратили внимание на вузы Восточного побережья. Подруга поехала в Гарвард, но разочаровалась в нем, когда сотрудник приемной комиссии оскорбил ее из-за политической деятельности ее отца, в то время как она хотела, чтобы отношение к ней основывалось на ее собственных достижениях.

Я же провела неделю у Крейга в Принстоне. Брат успешно влился в ритм тренировок по баскетболу и тусовок в центре кампуса для студентов из меньшинств. Кампус был большим и красивым – вуз Лиги плюща, увитый плющом, – и друзья Крейга вели себя дружелюбно. С тех пор я даже не сомневалась. Никто из моей семьи больше не учился в колледже, так что мне почти не о чем было спорить и нечего изучать. Как всегда, я решила, что то, что понравилось Крейгу, должно понравиться и мне, и того, чего добился он, смогу добиться и я.

Так я выбрала Принстон.

В начале моего последнего года в Уитни Янг я пошла на обязательную первую встречу со школьным консультантом по колледжам, к которому меня записали.

Я не могу рассказать об этой женщине практически ничего, потому что намеренно и практически полностью стерла ее из памяти. Я не помню, сколько ей было лет или как она на меня посмотрела, когда я появилась в дверях ее кабинета. Я пришла, переполненная гордостью за то, что попала в 10 % лучших учеников своего класса в Уитни Янг, меня избрали казначеем старших классов и сделали членом Национального общества почета[75], и я сумела развеять все сомнения, с которыми пришла сюда, будучи нервной девятиклассницей. Я не помню, когда она посмотрела мои бумаги: до или после того, как я сказала, что следующей осенью хочу присоединиться к своему брату в Принстоне.

Возможно, за время нашей встречи она сказала что-то хорошее и полезное, но этого я тоже не помню. Правильно это или нет, я застряла на единственной фразе, которую произнесла консультант.

– Я не уверена, – сказала она с формальной покровительственной улыбкой, – что вы подходите для Принстона.

Этот вывод был столь же быстрым, сколь и пренебрежительным, и основывался на беглом взгляде на мои оценки и результаты тестов. Наверное, она делала подобные вещи каждый день и уже не раз сообщала старшеклассникам, где им место, а где нет.

Я уверена, она просто хотела быть реалисткой и произнесла это без злого умысла. Но, как я уже говорила, провал – это чувство, которое появляется задолго до того, как он наступит. И, как по мне, именно это она и посеяла: намек на неудачу задолго до того, как я попытаюсь добиться успеха. Она посоветовала мне понизить планку – установка, совершенно противоположная тому, что говорили родители.

Если бы я решила ей поверить, ее слова снова поколебали бы мою уверенность в себе и возродили гул «недостаточно, недостаточно».

Но три года бок о бок с амбициозными ребятами в Уитни Янг показали мне, что я стою большего. Я не могла позволить чьему-то мнению уничтожить мое самоопределение. И я решила изменить метод, а не цель. Я подала документы в Принстон и несколько других школ, но уже без помощи консультантки. Вместо этого я обратилась к тому, кто хорошо меня знал как ученицу. Мистер Смит, замдиректора и мой сосед, изучил все мои сильные стороны и даже неоднократно доверял мне собственных детей. Он согласился написать рекомендательное письмо.

Мне посчастливилось встречаться в жизни со многими экстраординарными и успешными людьми: мировыми лидерами, изобретателями, музыкантами, астронавтами, спортсменами, профессорами, предпринимателями, артистами и писателями, ведущими докторами и исследователями. Некоторые из них (хотя и недостаточно многие) были женщинами. Некоторые (тоже недостаточно многие) были черными или цветными. Некоторые родились в нищете или прожили жизнь, обремененную несправедливыми, на мой взгляд, невзгодами, и все же они, кажется, ведут себя так, словно всегда пользовались всеми благами мира. И вот что я поняла: каждому из них приходилось иметь дело со скептиками. Некоторые до сих пор могут похвастаться толпами критиков и противников размером со стадион. Их ненавистники сидят и ждут малейшей ошибки или промаха, чтобы закричать «ну я же говорил». Гул неодобрения не утихает, но большинство успешных людей научились с ним жить, полагаясь на тех, кто в них верит, и стоять на своем.

В тот день я вышла из кабинета консультанта, пылая от ярости. Мое эго не могло вынести такого унижения. Все, о чем я могла думать в тот момент, было «я тебе еще докажу».

Но потом я успокоилась и вернулась к работе. Я никогда не думала, будто легко поступлю в колледж, но мне пришлось научиться концентрироваться и обрести веру в собственную судьбу. Я постаралась рассказать все в мотивационном письме для колледжа. Вместо того чтобы притворяться невероятной интеллектуалкой и мечтать, как я сразу впишусь в увитые плющом стены Принстона, я написала о рассеянном склерозе отца и о маленьком опыте моей семьи в делах высшего образования. Я признала свою попытку прыгнуть выше головы. И, учитывая мое прошлое, это единственное, что я могла сделать.

И в конце концов мне все-таки удалось утереть нос школьному консультанту, ведь шесть или семь месяцев спустя на Эвклид-авеню пришло письмо с предложением из Принстона. Мы с родителями отметили это, заказав пиццу из «Итальянской фиесты». Я позвонила Крейгу и проорала ему в трубку хорошие новости. На следующий день я постучалась в дверь мистера Смита, чтобы рассказать о поступлении и поблагодарить его за помощь. Но я так и не остановилась у кабинета консультанта по колледжам, чтобы сказать ей: она ошиблась, я все-таки подхожу для Принстона. Это бы ничего не изменило. И в конечном итоге я не должна была ей ничего доказывать. Только самой себе.

6

Папа повез меня в Принстон летом 1981 года, по шоссе, которое соединяет Иллинойс и Нью-Джерси. Это было нечто большее, чем поездка отца и дочери: с нами отправился мой бойфренд Дэйв. Меня пригласили на специальную трехнедельную летнюю программу, которая должна была закрыть «пробел в знании новичков», дав нам чуть больше времени на то, чтобы освоиться в колледже. Не совсем понятно, как нас отобрали – какая часть в наших мотивационных письмах навела университет на мысль, что нам понадобятся занятия по чтению учебного плана с листа и уроки навигации между зданиями кампуса, – но Крейг тоже проходил эту подготовку двумя годами ранее, и она показалась ему неплохой возможностью. Я упаковала свои вещи, попрощалась с мамой – никто из нас не плакал и не сентиментальничал – и забралась в машину.